Синельников и старый майор - Страница 18

И не только рука.

У меня два пледа – как объясняли знающие люди, один цветов Стюартов, второй – клана МсКормиков; кто из них кто – понятия не имею. Вчера обоих уравнял в правах слой черно-серой шерсти, удалить который элементарно-механическим путем, в смысле вручную, нечего было даже думать. Сейчас я заворожено поводил ладонью по шершаво-пушистой поверхности – ничего. Девственная чистота, или как корова языком. Я крепко поскреб в затылке. Парадокс сознания – почему-то шерсть вервольфа представлялась мне более материальной, чем сам вервольф. Постучав извилиной об извилину, я быстрым шагом направился к пылесосу и, раскрыв пластмассовое чрево, заглянул в пылесборник. Та же картина. Мешок пуст.

Ай-ай-ай. Где-то ведь я недавно слышал это выражение. Мешки пусты. Сдается, не мне первому пришла в голову мысль собирать шерсть оборотней…

Тут и Брюн появилась передо мной во всем великолепии.

– Собирайся, мы опаздываем, – объявила она. – Амалия и Хельмут через час уезжают в Красный Замок, Хельмут прямо оттуда едет в Дортмунд, а потом в Берлин…

– Да-да, помню, к Хеклерам, занудные ребята…

– … а вернется он только к шестнадцатому, то есть к самому празднику, так что все заботы возлагаются на нас. Амалия просит, чтобы ты обязательно был и что-нибудь придумал, потому что девочки в тебе души не чают. А мне еще надо успеть в Госпиталь, вот какая у нас программа. Просыпайся, лежебока!

Она снова повалила меня на диван и немного помесила. Мать честная, я и забыл, ежегодное сборище, двойной день рождения! Штука в том, что дочери Старого Карла откололи невероятный номер: родились в один день – с разницей в четыре года. Это событие отмечается грандиозными торжествами, так было заведено, когда еще была жива Мария, и теперь Старый Карл пунктуально следует канону заведенной некогда традиции. Мне на этом празднестве обычно отводится роль присяжного увеселителя – единственный случай, когда папаша Ветте, пусть и со скрежетом зубовным, но терпит мои шуточки и выкидоны.

Мы помчались сломя голову, но Амалию и Старого Карла застали уже у самого лимузина. Магдалены видно не было, и это подтверждало мои предположения о серьезных переменах в архитектуре семейства Ветте. Впрочем, как вскоре выяснилось, у красавицы Магды нашлись другие важные дела. Увидев нас, Амалия прослезилась и с утробным клокотанием обняла Брюн так, что та практически утонула в ее необъятных телесах – минуту были видны только ноги да шапка волос. Старый Карл уставился на меня с некой странной, почти грустной задумчивостью – впервые я видел его в подобном состоянии – и, помолчав, спросил:

– Как ты, успеешь закончить эскизы до шестнадцатого?

Я обомлел и онемел. Вдумайтесь – Старый Карл спрашивает у меня, уложусь ли я в срок! Задушевным тоном! Это вместо обычного: «Эскизы к шестнадцатому, в девять у меня, и опоздай хоть на минуту, бездельник!» Это что же такое творится? Уже сев в машину, он опустил стекло, поманил меня и страшным шепотом просвистел:

– Она согласилась?

– Думает.

– Думает… – саркастически повторил Карл, и на этом встреча на высшем уровне завершилась. Автоматические ворота медленно отворились, и похожий одновременно и на платформу, и на вагон «майбах» унес царствующую чету прочь.

Мы вошли в дом, Брюн поскакала переодеться и разобраться с вещами, потом решили перекусить, потому что оголодали, пропустив и завтрак и обед, по команде старины Фердинанда нам соорудили более чем приличный стол, и тут мы столкнулись с Руди, летящим куда-то на всех парах.

– Ага, отлично! – закричал он. – И мне тоже тарелочку, за два часа до начала, то, что надо, никуда больше не потащусь! А вы идете?

– Это куда?

– Бруно, да ты совсем забыл, на каком свете находишься! Брюн, тряхни его, у меня рука не достает. Посмотри на календарь – сегодня бал, закрытие «Рейнского сезона»! Ты что, на набережной не был? Пол-реки перегородили, протокольная съемка, я танцую с принцессой Беатрисой!

– Принцесса Беатриса – дура, – заметил я. – Передай ей это с приветом от меня.

– А, у тебя все дураки, – отмахнулся Руди. – Ты и Георга обругал… Брюн, вообрази – торжественный момент, вся верхушка, а Бруно вдруг заявляет наследнику престола, что тот полный идиот. Георг парень нервный, в крик. Скандал, нас вывели, ну, мы духом не упали, поехали веселиться дальше. А Георг остервенел, напился совершенно в стельку и решил выяснить отношения… Сидим у Кристины, два часа ночи, вламывается принц, с ним свита, охрана одна, охрана другая, полиция гоняет журналистов, Георг лыка не вяжет, с порога падает Бруно на грудь и рыдает: «Штейнглиц, говорит, я и сам знаю, что я кретин, но зачем ты при всей публике?» А Бруно так хладнокровно ему отвечает: «Спокойно, Георг, сейчас мы с тобой выпьем еще по одной, и все встанет на свои места». Выпили, и тут у Георга вконец крышу снесло. Где тут у вас, кричит, балкон над Рейном, я всем объявлю: да, Штейнглиц не соврал, я полный идиот, и плюю на вас, и брошусь в хладные воды! А у Кристины и вправду терраса – Георг как рванет, хорошо, Бруно успел перехватить, так он его метра два протащил, и какой-то журналюга успел-таки сделать снимок. Этот репортер, пока шел весь сыр-бор, подогнал откуда-то пожарную машину с корзиной на такой выдвижной штанге и засел там с телеобъективом как напротив кристининой террасы. Потом эта фотография заняла где-то первое место: у принца пол-лица – разинутый рот да ноздри, глаза закрыты, рука вперед, как у вождя на митинге, а ярусом ниже – голова Бруно – рожа зверская, вся такая сосредоточенная, вылитый Джейсон Стэтхем, держит Георга мертвой хваткой… Я тоже попал в кадр, да меня отрезали… Старый Карл тогда просто взбесился: «Ну, говорит, хороши вы оба!»